Последыш - Страница 48

Любой парень, может быть, засомневался бы в своих способностях, но после скромного девичьего вопроса отступать было некуда. Тришка натянул перчатки, для вида поплевал на них и принялся взбираться на стену. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, как любили сказывать русские калики перехожие. Но богатырь победил-таки стену цитадели, отдышался и уже более спокойно втянул наверх девушку. Тут в сторону цитадельного храма деловито пролетела белая сова и уселась где-то возле купола.

– Что это? – ухватила Шура за руку своего спутника. – Белая полярная сова!

– Возможно, здесь такие водятся, откуда ты знаешь? – возразил Тришка.

Спускаться было намного легче. Оба, не задумываясь, вприпрыжку припустились к маячившей в ночи пирамиде. И тут возле стрехи маленькой церкви прилетевшая сова вдруг прокричала:

– Фубу! Фубу! Фубу!

– Что это она кричит? – боязливо передёрнула плечами Шура.

– Шубу просит, – улыбнулся Тришка. – Не слышишь что ли? Сама белая и шубу белую ей подавай!

Обе пирамиды в ночи отливали каким-то мутно-молочным блеском, но наши искатели приключений обращать внимание на это не стали, да и некогда было. Отыскав на восточной стороне пирамиды изразцовую замочную скважину, Шура вложила туда хрустальное яйцо, пришедшееся как раз впору, и произнесла какие-то заклинания. Но ничего не произошло. Совсем ничего.

Искатели шамбальных кладов почувствовали себя как дети, у которых отобрали любимую игрушку. Тришка просто насупился, а Шурочка действительно готова была безутешно разрыдаться, даже новое совиное уханье не возвратило ей хорошего настроения. И несколько слезинок уже успели скатиться по её нежным щекам.

Но вдруг белая пирамида стала одновременно со всех сторон высвечиваться таким же белым светом, разгоняющим к тому же нависшую над курганом темноту.

Тришка даже непроизвольно отступил на шаг, а Шурочка тихохонько ахнула. Свет продолжал разгораться, и восточная сторона пирамиды вдруг стала исчезать, как будто разъезжались какие-то створки и прятались в гранях пирамиды, обнажив её внутренности. Самое заметное место в центре пирамиды занимал огромный белый камень в виде куриного яйца. Именно из него струился пронзивший ночь свет. Из макушки камня вверх тянулось маленькое дерево с листьями акации, а внизу с двух сторон из-под святящегося яйца вытекали два неприметных ручейка. Один из них, мутный и действительно неприглядный, впадал в такое же крохотное озерко сбоку, а второй, чистый и прозрачный, срывался с другой стороны в пропасть без дна, поскольку звука подающей воды слышно не было.

Внутренность пирамиды создавала впечатление, что какой-то художник организовал здесь композицию подземного фонтана. Только для кого и для чего? К тому же ещё маленькая акация, растущая прямо из яйца. Уж, не про неё ли говорится, что из бел-горюч камня растёт дерево, связывающее миры Зазеркалья, запределья, то есть мутный призрачный и наш внешний – солнечный? А где же тогда белка, снующая меж мирами? Впрочем, белки может и не быть, но композицию яйца с деревом наши древние прародители выполнить постарались отменно. Даже сказания про эту диковинку не исчезли в веках и передавались из уст в уста, от поколения к поколению.

Наша парочка сначала стояла, не шевелясь, поражённые оба открывшимся зрелищем. Потом, Шура наклонилась и положила диковинный яйцо-ключ назад в сумочку. Взявшись за руки, они ступили на дорожку, посыпанную гравием и ведущую прямо к большому каменному яйцу внутри пирамиды. Но, несмотря на ночь, перед ними на дорожке отпечатались их тени, словно бегущие впереди к заветному камню для того, чтобы первыми вкусить водицы, не давая это сделать хозяевам.

– Вот он, Алатырь-камень, – прошептала Шура.

– Знаю, – кивнул Тришка. – Здесь всё, как в преданиях сказано. А если всё верно, то нам сейчас надобно водицы испить из этих ручейков. Вон и ендова у камня стоит.

Шура пошарила глазами и тоже увидела у подножия камня поставец, на котором красовался серебряный ковшик.

– Испить, конечно, надо, – согласилась Шура. – Только из какого ручья? Ведь один должен быть с живой водой, второй – с мёртвой.

– Из правого, – уверенно ткнул Тришка в чистый ручей. – Чистая вода не может быть мёртвой.

– Погоди-ка, – остановила его девушка. – Если вода в мутном ручейке – мёртвая, тогда почему вокруг озерка такая трава густая да сочная? А правый ручей чистый, согласна. Но он куда-то в подземную пропасть срывается. И даже не слышно куда. И там, на скале ни одной травиночки!

– По-моему, ты не права, – неуверенно возразил Тришка.

– А вот это мы сейчас и увидим!

Шура первой взошла к подножию бел-горюч камня, зачерпнула ендовой водицы из мутного ручейка, глотнула и на всякий случай закатила глаза. Но ничего с ней не произошло. Более того, щёки порозовели, глаза заблестели ещё ярче, и даже кожа начала испускать вкусный запах, от которого обычно дуреют мужчины, в этом запахе распускаются деревья, зеленеет трава и даже пень в весенний день берёзкой снова стать мечтает.

Тришка взял протянутый ему ковшик, тоже глотнул, почмокал и для сомнения на всякий случай пожал плечами. Но мёртвую воду пробовать не захотел, потому как на его щеках тоже заиграл здоровый румянец и сам он выпятил грудь, дабы показать какой-де он удалой молодец.

Шура снова взяла в руки ковшик, ещё раз черпанула живой воды и плеснула её на гладкую поверхность яйца. Снова закричала в ночи сова, а камень раскололся на две половинки, выплеснув наружу жёлто-лиловый сгусток пламени. Огонь устремился сперва вверх, будто сноп морозного дыма из печной трубы на Крещение, а потом с лёгкостью языка змеи слизнул парочку, стоявшую у подножия, уволок обоих внутрь яйца, которое тут же захлопнулось. Захлопнулась также и стена пирамиды, приняв свой первоначальный вид.